Ksenia Dekova предлагает Вам запомнить сайт «КИНЕМАТОГРАФ»
Экзистенциальная драма
В ролях
Евгения Уралова — Лена
Александр Белявский — Володя
Юрий Визбор — Алик
Евгения Козырева — мать Лены
Александр Митта — Владик
Илья Былинкин — Женя
Юрий Ильчук — Лёва
Алла Покровская — Лёля Курихина
Борис Белоусов — Шаповалов
Виктория Бескова — жена Шаповалова
Валентина Шарыкина — Люся
Виталий Беляков — спортивный мужчина
Съёмочная группа
Режиссёр: Марлен Хуциев
Авторы сценария: Анатолий Гребнев, Марлен Хуциев
Оператор: Герман Лавров
Художник: Георгий Колганов
Авторы песен: Юрий Визбор, Булат Окуджава
Фильм Хуциева прекрасно укладывался и в «прокрустово ложе» критиков — уже в своего рода стихотворение в прозе о той поре взросления и наступления зрелости в жизни молодых людей, когда они должны понять, что многое надо переоценить в себе, других и в окружающей жизни. Причём на первом плане неожиданно оказалась тема «современная женщина в городе» (сравните с параллельными работами — помимо «Красной пустыни» Антониони, это «Мужское-женское» и «Две или три вещи, которые я знаю о ней» Жан-Люка Годара, «Любовь блондинки» Милоша Формана, «Прощание с прошлым» Александра Клуге), что было особенно внове для отечественного кино.
Название вышедшей в августе 1967 года ленты «Июльский дождь» — чем не точная метафора середины 60-х, а именно: зафиксированного на плёнке лета 1966 года, когда прошло всего несколько месяцев после XXIII съезда КПСС, где именно произошло закрепление процесса медленного отката назад после тихого «дворцового переворота» октября 1964 года.
В 1965 году, когда вышел фильм «Мне 20 лет», получив в начале сентября престижный специальный приз жюри на кинофестивале в Венеции, Марлен Хуциев вместе с Анатолием Гребневым написал сценарий «Июльского дождя». В переломные эпохи всё ясно. История разводит людей к двум полюсам. Одни правы, другие виноваты. Третьего не дано. Герой или предатель определяются по совершённому действию. А то, о чём размышляет этот человек, что толкает его на поступок — никого не интересует. Важно не «почему», но «что».
Наверно, любое истинное произведение искусства рассказывает о том, как человек становится самим собой, находит себя, обретает своё бытие. Об этом — и центральный (в том числе — по хронологии творчества) фильм Марлена Хуциева «Июльский дождь». Он — о настоящей и кажущейся жизни, подлинных и мнимых ценностях, истинном человеческом общении и лишь его видимости. Все эти мотивы проигрываются на разных уровнях, но наиболее точно они воплощены, как всегда у Хуциева, во «внесюжетных» эпизодах.
«Июльский дождь» стоит в одном ряду с названиями таких глубоких картин, как «Листопад» Отара Иоселиани, его же «Пастораль». Заголовок сначала обманывает, настраивает на спокойный, умиротворённый лад — но потом, после просмотра, как бы высвечивает самое главное. В аннотации из монтажного листа даже сочли нужным пояснить название. О беседах по телефону Лены и её случайного знакомого Жени, встреченного как раз под июльским дождём, сказано: «остаётся твёрдая уверенность существования чего-то настоящего, радостного и освежающего, как июльский дождь». Более точен был Семён Фрейлих, считавший, что в «Июльском дожде» герой показан в «момент очищения».
Но эта работа Марлена Хуциева — не просто об очищении души. Возраст, когда человек решает «словесный сор из сердца вытрясть... И жить, не засоряясь впредь», можно назвать именно порой очищения, которая должна располагаться в жизни где-то между становлением и зрелостью.
Кроме того, это продолжение анализа состояния общества 60-х годов через частные судьбы людей. Опять разговор идёт об очищении жизни от всего наносного и ненужного при помощи косвенного обращения к прошлому. Постановщик не скрывает сходства этих двух фильмов и говорит об этом так: «Вообще мне кажется, что «Июльский дождь» более точная картина, чем «Мне 20 лет», хотя в первой половине там надо было кое-что дочистить и поджать. Мне приходилось слышать обвинения, что картина эта — самоповтор, но я не могу с этим согласиться. Здесь есть сознательное развитие некоторых близких мотивов, и поэтому картины в чём-то смыкаются».
Если в ленте «Мне 20 лет» приобщение героев к Истории было несколько декларативным, выглядело, скорее, надеждой на будущую связь, только что приобретённой мерой ценности, то в «Июльском дожде» Лена, более зрело смотря на жизнь, спокойно принимая решения и сознательно делая свой выбор, закономерно приходит к внутреннему осознанию зависимости собственной жизни от фронтовиков, собравшихся у Большого театра, и от тех, кто не вернулся с войны. Она постигает необходимость естественного очищения через краткое мгновение духовного единения с этими людьми и укрепления своей веры в настоящие человеческие ценности, которые Время сделало ещё важнее для человечества, потому что по мере продвижения вперёд всё новые и новые трудности встают у него на пути. Ведь и для общества также существует возможность превращения в нечто кажущееся. Оно может остаться собой благодаря тому же очищению через веру в незыблемое и вечное. И нужно, чтобы каждый член этого общества хранил в себе самом незримую «связь времён».
В «Июльском дожде» это выражено при сопоставлении радостных, улыбающихся лиц фронтовиков (среди них мы видим и Алика, напрасно казавшегося нам лишь «богемным бардом») и сосредоточенных, неожиданно серьёзных лиц молодых парней и девушек: они наблюдают за встречей людей, которые вынесли свою дружбу-родство из окопов минувшей войны и остались верны этому — как самому дорогому и необходимому в жизни. Лица солдат Великой Отечественной и тех, кто родился уже после войны, воспринимаются как л и к и двух поколений, двух времён — прошлого и будущего. И где-то в толпе мы видим Лену, которая принадлежит к поколению родившихся ещё до войны и представляет настоящее.
Возможно, что для людей из грядущего эти запечатлённой камерой лица будут казаться портретами, достойными быть в одном ряду с полотнами художников Возрождения. И они станут вглядываться в лица живших когда-то соотечественников, пытаясь понять, что владело их душами, как они жили. Мы же ещё считаем их современниками, обыкновенными людьми, которых сами совсем не хуже, поэтому не хотим увидеть в них неповторимых личностей. Так бы и прошли они мимо нашего внимания, если бы не магия художника, который остановил мгновение и дал возможность уже сейчас внимательно всмотреться в эти лица — как в зеркало, и ощутить сопричастность с ними, судьбами и жизнью людей второй половины XX столетия, последнего века второго тысячелетия.
Мы забыли, кто есть на самом деле. И уже не замечаем, что вместо нас по шумным улицам Москвы бегут, словно милые двойники, похожие на нас, как две капли воды, но всё же другие. Мы отличаемся от своих двойников, как «Мадонна Литта» Леонардо Да Винчи — от репродукций, напечатанных в типографии. Мы пребываем в мире копий — и природа выбрасывает одну за другой партии новых homo sapiens. Наши иронические разговоры, короткие, ничего не значащие встречи, торопливые прощания — вся жизнь на бегу. И некогда остановиться и понять, что мы — уже не те, кем должны быть. Предпочитаем походить друг на друга во всём — от одежды до мыслей, не считаем нужным открывать в себе самих себя, индивидуальных и своеобразных, а не типичных и правильных. Мы не вдаёмся в размышления над тем, куда плывём по жизни, что ждёт впереди. Но всё же случается так, что рано или поздно осознаём, что живём мнимой жизнью, что мы — не мы, и тогда пытаемся стать собой, оставив позади, как ненужную шелуху, существование, от которого избавились. И теперь судим себя и других по истинным принципам. И меряем всё на свете подлинными ценностями. Это и называется очищением.
Спеша в толпе людей, мы не обращаем внимания на лица встречных. Но если бы задумались над тем, что и на нас в это время никто не смотрит, возможно, обиделись бы. Каждый считает себя личностью, поэтому ждёт повышенного к себе интереса. Слово «толпа» для нас означает большое количество не отличающихся друг от друга людей. Между тем, любой в этой толпе — неповторимая индивидуальность, и его портрет действительно можно сравнивать с портретом человека Возрождения, если, конечно, абстрагироваться, что во втором случае картина написана великим художником. Два лица — два человека разных времён. Оба загадочны и непонятны. Исполнены тайного света. Но чем больше вглядываешься в них, тем глубже проникаешь в мысли и чувства этих людей, в то, что скрыто за их лицами.
Есть удивительный документальный фильм «Взгляните на лицо» Павла Когана и Петра Мостового по сценарию тогда ещё вгиковского студента Сергея Соловьёва. Снят, между прочим, как и «Июльский дождь», в том же 1966 году. Мы видим на экране лица людей, смотрящих в Эрмитаже на «Мадонну Литту». Лица самые разные. Но одно запоминается навсегда — лицо маленькой девочки, молитвенно сложившей руки на груди, лицо доброе, светлое, чистое, по-детски открытое. Есть такая фраза в сценарии этой ленты: «Лица сменяются, люди подходят, а экскурсоводы — тоже разные люди — всё говорят, пытаясь объяснить, переложить на слова чудо, которое не знаешь, как и назвать, то ли чудом природы, то ли чудом искусства, а вернее всего, вероятно, великим чудом бессмертия человека».
Именно это всегда волновало ум и сердце художников всех времён — и они стремились воплотить «чудо бессмертия» в своём искусстве. Эпиграфом к искусству всех эпох можно поставить название «Взгляните на лицо». Так уж устроен мир: человечество привыкло смотреть на себя в зеркало искусства, когда как само искусство изо всех сил хочет понять тайну реального человека, живущего незаметно среди других. Людям лица их ближних представляются обыкновенными. Искусство наполняет эти лица светом поэзии, раскрывает, делает явным то, что недоступно глазу в обыденной жизни. Так рождаются шедевры, которые потом безуспешно пытается веками разгадать человечество. Можно сказать, что это «разгадке жизни равносильно».
И уже другие художники ищут в своих современниках черты неуловимого сходства с возвеличенными искусством лицами. А сходство есть. Оно — в непостижимой тайне бессмертной души человека, который уже давным-давно не существует, но осталось его лицо, запечатлённое художником. Даже если ничего неизвестно нам о людях какой-либо из ушедших эпох, всё равно остаётся бессмертным их вклад в движение человеческого общества вперёд. Они были звеньями в общей цепи. И поэтому о них — конечно, не о каждом в отдельности, но обо всех сразу — человечество помнит.
Марлен Хуциев в «Июльском дожде» как раз пытается разгадать тайну нашего с вами современника. Он предлагает взглянуть на лицо этого человека с таким же вниманием и сосредоточенностью, как мы стали бы смотреть на лицо человека минувшей эпохи, например, на лик той женщины в образе мадонны, которая мелькает на мгновение в начале фильма. Между прочим, первый кадр — это фрагмент картины «Святое семейство». В лицах простых людей давним художником увидены лики персонажей Евангелия. Впрочем, само Евангелие не является ли плодом творческой фантазии людей, раскрывших божественное начало в обыкновенной истории Иисуса, сына плотника из Назарета?!
Хуциев начинает свою ленту с того, что ставит зрителя на место прохожего, идущего по многолюдной, залитой солнцем Петровке. Камера движется прямо в толпе. Этот долгий проход перебивается фрагментами полотен художников Возрождения. А за кадром музыку Бизе из оперы «Кармен» сменяет голос диктора, который читает последние известия, потом врывается оглушительный рёв стадиона и голос комментатора, ведущего репортаж с чемпионата мира по футболу — будто кто-то, от нечего делать, настраивает шкалу радиоприёмника. И в это же время на экране идут титры. Эпизод, казалось бы, перенасыщен информацией. Зритель должен смотреть, читать, слушать и одновременно думать над тем, при чём же здесь картины художников Возрождения? Но разве не в таком состоянии мы находимся всю жизнь? Мы не успеваем переработать всё то, что получаем по различным каналам. Человеку некогда спокойно вглядеться в мир, который его окружает.
И героиня появляется на экране неожиданно — забежав вперёд, Лена оборачивается на ходу, а потом ещё раз, улыбнувшись. Мы увидели её лицо в толпе и поняли, что именно она будет главной в фильме. Она словно приглашает последовать за собой и узнать её ближе. На месте Лены мог бы оказаться кто-то другой, такой же человек из толпы. Затем внезапный ливень (как бывает, наверно, только в Москве) обрушивается на опалённый солнцем город. Лена вынуждена укрыться под каким-то навесом, где уже столпились люди. Камера внимательно рассматривает их лица, отделённые от нас пеленой дождя. И обыденный факт поднимается вдруг до высот поэзии. Словно Ноев ковчег, затерян среди дождя этот островок с людьми. И вовсю хлещет июльский ливень, всё очищающий. А уже в финале, после лёгкого майского дождика, Лена окажется у Большого театра (то есть по соседству с Петровкой из пролога) — и растворится в толпе, откуда она и появилась, но теперь совсем не та, что прежде, ныне обновлённая и духовно повзрослевшая. Время очищения окончилось.
1977 Сергей Кудрявцев
Скачать фильм:
